Астраханцев Александр - Женщина На Проселочной Дороге
Александр Астраханцев
ЖЕНЩИНА НА ПРОСЕЛОЧНОЙ ДОРОГЕ
Женщине (с большой буквы) много написано, есть прекрасные образы ее и в
мировой, и в русской литературе, однако у каждого свое представление о ней.
Когда я думаю о Женщине, мне вспоминается почему-то случайная попутчица
на проселочной дороге много лет назад. И видел-то я ее не больше
пятнадцати минут.
Ехали мы тогда втроем: шофер, главный агроном района (так, кажется) и
я; я приехал на так называемые "встречи с читателями", и меня свели с этим
агрономом, чтоб прихватил с собой в дальний совхоз.
Пожилой и грузный агроном сидел впереди, рядом с шофером и, как только
выехали, стал расспрашивать меня о литературных новостях; оказывается, он
регулярно почитывал журнальную публицистику, неплохо ориентировался в
текущей литературе и имел на все собственный, довольно критический взгляд
- жаль только, быстро задремал. А перед указателем сворота к какому-то
селу (помнится, к Творогову)
встрепенулся и сказал шоферу:
- Давай-ка, Гена, завернем ненадолго, - и, повернувшись ко мне,
пояснил: - Мое родное село.
Свернули с асфальта на гравийный проселок с выбоинами и лужами. Я сидел
сзади и поглядывал в окошки тряского газика; сначала вдоль дороги тянулась
сочная после дождей зелень пшеничных и картофельных полей, потом въехали в
поле цветущего рыжика - будто в желтое пламя, разлившееся до дальних
зеленых холмов вокруг, плывущих за нами в прозрачном мареве, и накрытое
голубым небом сверху; от обжигающей желтизны поля небо казалось еще
голубей, холодней и глубже.
Красота!.. Ее надо было воспринимать только молча, и, слава Богу, мои
попутчики, погрузившись в это желто-зелено-голубое сияние, тоже молчали.
Впереди на пустом проселке замаячила одинокая женская фигура с ношей в
руках; когда до нее осталось метров двести, женщина оглянулась и перешла
на обочину.
- Слушай, это же Елена! - неожиданно сказал агроном шоферу. - Она утром
была у меня с отчетом! Вот дуреха - прется пешком!.. Давай-ка захватим.
Да ну ее, дойдет, - угрюмо отозвался шофер; это было первое, что он
произнес за дорогу. - Бабу сажать - верняк никуда не уедем!
- Давай-давай, не упрямься, уедем, - спокойно, но твердо приказал
агроном.
Шофер нехотя подчинился -притормозил, поравнявшись с женщиной.
Она стояла на обочине, равнодушно дожидаясь, пока мы проедем: я хорошо
видел ее сквозь окошко, словно в рамочке за стеклом - статную женщину в
легком расклешенном платье в мелкий цветочек. Она была босиком, а обе ее
руки - предельно заняты: в одной - пузатая сумка, причем вместе с сумкой в
руке она держала еще и длинный, хвостатый букет из ромашек, колокольчиков,
розовых полевых лилий и иван-чая, а в другой - босоножки, и еще плащ на
локте.
- Садись! - приоткрыв дверцу, крикнул шофер.
Женщина обернулась на простецкое это приглашение, узнала, видимо, и
шофера, и агронома и приветливо улыбнулась им. Взгляд ее зорко скользнул и
по моему, совершенно незнакомому ей лицу.
- Спасибо, дойду! - отозвалась она бодро. - Езжайте! Странная какая:
тащит столько ноши, ноги, наверное, стерла - и отказывается ехать!.. В ней
была какая-то нестандартность. несводимость в одно целое деталей. Я
всмотрелся в ее лицо, затененное густыми волосами - волосы закрывали лоб,
щеки, бежали по плечам, и все же бросалось в глаза - или, может, только
угадывалось? - что она очень красива.
То была не смазливость, не холодная фотомодельная красивость, и не
законченная, классическая ясность мадонны со старинного холста; пышная
жен
